Публикации педагогических материалов:
текстовые статьи и презентации
  • lu_res@mail.ru
  • Следующее обновление сборников с № ISBN 05.03.2024г.

Регистрационный номер СМИ: ЭЛ № ФС 77 - 69099 от 14.03.2017г.  Смотреть

Идентификатор Издательства в Российской книжной палате: 9908210  Смотреть

     
kn publ mater   kn publ isbn
     
     
kn publ ob   kn publ master
     

Новые «старые сюжеты»: коллизии и характеры Ш. Перро и Х.К. Андерсена в пьесах Е. Шварца

Дата публикации: 2020-12-04 19:18:44
Статью разместил(а):
Шамова Алтынай Халидулаевна

Новые "старые" сюжеты: коллизии и характеры Ш. Перро и Х.К. Андерсена в пьесах Е. Шварца

Автор: Шамова Алтынай Халидулаевна

 

Герой пьесы Е. Шварца по мотивам сказки Андерсена «Снежная королева» в одном из своих монологов говорит: «Разные люди бывают на свете: кузнецы, повара, доктора, школьники, учителя, кучера. Актеры. Сторожа. А я вот – сказочник. И все – и актеры, и учителя, и кузнецы, и доктора, и повара, и сказочники, – все мы работаем, и все мы люди нужные, необходимые, очень хорошие люди» [4; 140]. С полным основанием эти слова писатель мог сказать и о себе самом.

Е. Шварца с молодости привлекали «бродячие сюжеты» сказок. Источником таких странствующих фабул послужило творчество одного из первых сказочников, по сути создавшего жанр «литературной сказки – Ш. Перро. Драматург неоднократно обращался к сюжетам сказок французского писателя. Он опубликовал на страницах журнала «Чиж», «Новые приключения Кота в сапогах», выступил за несколько лет до «Снежной королевы» со своей собственной «Красной Шапочкой» (1936), перу Е. Шварца принадлежит всеми любимый сценарий к фильму «Золушка» (1946).

Работая над одной из самых традиционных и знакомых детям всех поколений сказкой, какой является сказка «Красная Шапочка», драматург населяет ее новыми персонажами: лиса, медведь, заяц, уж, птицы и т.д. Да и сюжетные перипетии совершенно иные: не свирепый волк и беззащитная бабушка, не волк-соблазнитель и молодая девушка, которой опасно останавливаться в лесу с незнакомцем, а бойкая и современная героиня, привлекающая симпатии «лесного народца», потому что учит обитателей леса дружить, быть храбрыми.

Красная Шапочка у Е. Шварца – очень деятельная и предприимчивая особа: собираясь в лес, она берет с собой спички, нюхательный табак, капкан. У героини достаточно забавные отношения с мамой и бабушкой. Девочка, а она у драматурга именно девочка лет десяти гораздо разумнее непослушной бабушки, которая волнуется, что внучка будет ругать её за то, что в брюхе у волка она развязала компресс. Забавны и отношения с мамой Дочь и мать как бы меняются ролями: «Красная Шапочка: А ты, мамочка, когда будешь кроить папе рубашку, не задумывайся. Не оглядывайся. Не беспокойся обо мне, а то порежешь себе палец. А ты, мамочка, ножницы, игольник, катушку и все ключи положи в карман и, пожалуйста, не теряй!».

Создавая свою собственную сказку, Е. Шварц не рассчитывал на то, что в отношении каждого из ее персонажей сработает давным-давно сложившаяся репутация. Наоборот, он стремился как бы заново создать «репутацию» персонажа, пользуясь собственными живыми аргументами. Волк в пьесе Е.

Шварца – очень самоуверенный, весьма амбициозный и вполне узнаваемый для детской аудитории персонаж, для которого самое важное слово, как для растущего ребенка: «Я – сам!».

Волк, конечно, гроза всего леса, но по сути своей существо мелкое и ничтожное. Сказочник выставляет его на посмешище, показывая его хвастливое самодовольство, бестолковость и неспособность жить сколько-нибудь самостоятельно. То и дело старается ему услужить лиса, он охотно пользуется ее подсказками, но тут же, как это и положено такому ничтожеству, как он, огрызается: «Сам знаю». «Не смей меня собачьим именем называть. Я не волчок, я волк».

Живые психологические краски, которыми расцвечены характеры зверей, становятся в атмосфере сказки особенно яркими, запоминающимися и заметными; черты, которые в жизни уже не привлекают особого внимания, вдруг обнаруживают свою крайнюю существенность, заставляют приглядеться к себе и всерьез над собой задуматься.

Сказочник моделирует ситуации, способные расширить, обогатить душевный опыт маленького зрителя. Трогателен зайчонок, проявляющий особое усердие на занятиях, где зайцев учат храбрости. И хотя он еще боится многого, скрипа новых башмачков Красной Шапочки, например, но он уже «не пугается, а храбро прячется». Девочка учит обитателей леса быть храбрыми, дружить друг с другом и вместе защищаться от волка. Дружба эта приводит злобного зверя в неистовство: «От этой дружбы житья в лесу не стало. Зайцы дружат с белками, птицы с зайцами. Мне дружба ни к чему. Я все сам, все один».

У традиционных персонажей сказки, написанной современным сказочником, обнаруживаются по ходу действия ничуть не традиционные особенности. Не так-то просто было бы без помощи сказочника представить себе медведя не только в виде могучего увальня, но и в обличье капризного и избалованного существа, то и дело обращающегося к Красной Шапочке со своими плаксивыми жалобами: «Мордочка у меня пухнет. Пчелы бессовестные покусали. Помажь йодом». У шварцевского медведя есть своеобразный кодекс чести: «Убил бы я его, да нельзя – не полагается: родственник. Двоюродный волк». Он, даже если очень голоден, не может съесть самоотверженного зайчишку: «Не стану. Ты заяц знакомый».

Е. Шварц многому научился у сказки, но и сам многому научил ее – помог ей жить и действовать в современном мире, подарил ей собственное чутье и собственную проницательность. К этому надо прибавить, что он никогда не прибегал в своих произведениях к поверхностному и недостойному психологическому маскараду. Смысл такого рода маскарада обычно сводится к тому, что зритель с лишенным всякой духовности любопытством отгадывает, кто под кем подразумевается. Истинная художественно-содержательная функция сказок Е. Шварца и честнее и сложнее.

В 1946 году Е. Шварц пишет сценарий кинокомедии «Золушка», обращаясь к сюжету знаменитой сказки Ш. Перро «Золушка, или Хрустальная туфелька» в пересказе драматурга Т. Габбе. Образная система шварцевской сказки существенно отличается от литературного первоисточника. Действующих лиц вдвое больше: здесь и герои из других сказок Ш. Перро – Кот в сапогах, Мальчик-с-пальчик; и совсем новые, играющие важную роль, – Паж, Министр бальных танцев маркиз Падетруа, Лесничий; эпизодические, часто безымянные персонажи, с которыми говорит Король, – солдаты, привратники, старый слуга и т.д. Некоторые персонажи сказки Ш. Перро у Е. Шварца либо отсутствуют (Королева), либо их роль и функции существенно изменены (Король, Капрал, примеряющий туфельку, и др.). Думается, это связано с переосмыслением Е. Шварцем основного конфликта сказки Ш. Перро. О чем сказка Ш. Перро? О «такой сварливой и высокомерной женщине, какой свет еще не видывал» [1; 36].

В доме мужа «все было ей не по вкусу, но больше всего невзлюбила она свою падчерицу», потому что рядом с доброй, приветливой и красивой Золушкой «мачехины дочки казались еще хуже» [1; 37]. Доброта, долготерпение Золушки в конце концов вознаграждаются: на ней женится принц. Конфликт вполне укладывается в семейные рамки и христианскую мораль: будь добр, терпелив и господь наградит тебя. В обеих сказках злое начало воплощено в образе Мачехи. Однако если у Ш. Перро она – «сварливая и высокомерная женщина» [4; 36], то у Е. Шварца, помимо этого, явно выражены диктаторские замашки. Так в старую сказку входит обновленная тема – тема власти, деспотизма.

Е. Шварц бережно переносит из сказки Шарля Перро мотив злой Мачехи, притесняющей падчерицу и мужа, однако под пером драматурга семейный конфликт превращается в социальный: Мачехе мало властвовать в собственном доме, ей хочется управлять всем королевством: «Ну, теперь они у меня попляшут во дворце! Я у них заведу свои порядки! Марианна, не горюй! Король – вдовец! Я и тебя пристрою. Жить будем! Эх, жалко – королевство маловато, разгуляться негде! Ну, ничего! Я поссорюсь с соседями! Это я умею» [1; 582].

Сказочная Мачеха под пером Е. Шварца обретает вполне реалистические и даже конкретно-исторические черты. Не только падчерица, но и ее отец – «человек отчаянный и храбрый», который не боится ни разбойников, ни чудовища, ни злого волшебника, постоянно вздрагивает и оглядывается, опасаясь прогневить жену. «Жена моя, – говорит он королю, – женщина особенная. Ее родную сестру, точно такую же, как она, съел людоед, отравился и умер. Видите, какие в этой семье ядовитые характеры».

Эта «особенная женщина» все силы, энергию тратит на то, чтобы добиться определенных привилегий теми способами, которые были в ходу, когда писалась сказка, и которые еще не ушли в прошлое и сегодня: «Я работаю, как лошадь. Я бегаю, хлопочу, очаровываю, ходатайствую, требую, настаиваю. Благодаря мне в церкви мы сидим на придворных скамейках, и в театре – на директорских табуреточках. Солдаты отдают нам честь! Моих дочек скоро запишут в бархатную книгу первых красавиц двора! Кто превратил наши ногти в лепестки роз? Добрая волшебница, у дверей которой титулованные дамы ждут неделями. А к нам волшебница пришла на дом.

Одним словом, у меня столько связей, что можно с ума сойти от усталости, поддерживая их» [1; 520]. Современники, и не только взрослые, легко узнавали в Мачехе советскую «светскую» даму.

Особое значение в сказочном контексте пьесы Е. Шварца приобретает слово «связи», которого, разумеется, нет во французском оригинале. Даже фея не может не считаться с обозначенным им явлением: «Ненавижу старуху лесничиху, злобную твою мачеху, да и дочек ее тоже. Я давно наказала бы их, но у них такие большие связи!» [1; 558]. Волшебники не властны над связями. «Они никого не любят, ни о чем не думают, ничего не умеют, ничего не делают, а ухитряются жить лучше даже, чем некоторые настоящие феи» [1; 558].

Единственно, что может сделать автор, дать нравственную оценку в конце сказки устами Короля: «Ну вот, друзья, мы и добрались до самого счастья. Все счастливы, кроме старухи лесничихи. Ну, она, знаете ли, сама виновата. Связи связями, но надо же и совесть иметь. Когда-нибудь спросят: а что ты можешь, так сказать, предъявить? И никакие связи не помогут тебе сделать ножку маленькой, душу – большой, а сердце – справедливым» [1; 585].

Весь текст сценария, связанный с изображением характера Мачехи, пронизан иронией. Многие ее реплики, монологи являются саморазоблачениями. Е. Шварц показывает, что добрые слова и интонации, обращенные к Золушке, – всегда предвестники неприятностей: «Ах да, Золушка, моя звездочка! Ты хотела побежать в парк, постоять под королевскими окнами. – Можно? – спрашивает девочка радостно. – Конечно, дорогая, но прежде прибери в комнатах, вымой окна, натри пол, выбели кухню, выполи грядки, посади под окнами семь розовых кустов, познай самое себя и намели кофе на семь недель» [1; 389]. Весь этот перечень носит явно издевательский характер. Смена мотивировок позволяет ярче прояснить деспотическую натуру Мачехи: кнут и пряник – испытанные средства больших и маленьких тиранов.

Как только рушится ее заветная мечта завладеть королевством, маска сбрасывается, и Мачеха кричит Королю: «Интриган! А еще корону надел!».

Зритель становится свидетелем метаморфозы: сказочная злодейка превращается в мелкую квартирную интриганку. То, что было страшным, стало смешным и повседневным, из реального быта. Несколько лет спустя в прологе «Обыкновенного чуда» Е. Шварц скажет это открыто: в короле «вы легко угадаете <…> обыкновенного квартирного деспота, хилого тирана, ловко умеющего объяснять свои бесчинства соображениями принципиальными» [1; 363]. Как видим, сказочное и реально существующее зло у Е. Шварца едины, неразделимы.

Если сравнить заглавную героиню Ш. Перро и Е. Шварца, нетрудно заметить весьма существенные отличия. Изначально данная Ш. Перро характеристика – «добрая, приветливая, милая», с хорошим вкусом – почти не конкретизируется, читатель почти ничего не знает о психологическом состоянии героини. Характер раскрывается в предложенных обстоятельствах, но не развивается. Ш. Перро идет от народной сказки и гораздо ближе к ее канонам, чем авторы более позднего времени. Е. Шварц опирается не только на фольклорную традицию, но учитывает и те новые черты, которые обрела литературная сказка в 1920–1930-е годы. Шварцевская героиня тоже добра, приветлива, нежна, терпит напраслину. Однако и доброта и приветливость даны ей не от рождения, а являются результатом повседневного труда души: «Натирая пол, я очень хорошо научилась танцевать. За шитьем я очень хорошо научилась думать. Терпя напрасные обиды, я научилась сочинять песенки. За прялкой я их научилась петь. Выхаживая цыплят, я стала доброй и нежной» [1; 552].

Иногда ее одолевают сомнения: «Неужели мне не дождаться веселья и радости?» [1; 553]. Е. Шварц показывает, как одиноко девушке: «Мне так надоело самой себе дарить подарки на день рождения и на праздники. Добрые люди, где же вы?» [1; 553]. Единственными собеседниками ее являются кухонная утварь да цветы в саду, которые всегда ей сочувствуют, с ними она делит радость и горе. Золушка мечтает о счастье, однако ради его достижения она никогда не поступится собственным достоинством: «Мне так хочется, чтобы люди заметили, что я за существо, но только непременно сами. Без всяких просьб и хлопот с моей стороны. Потому что я ужасно гордая, понимаете?» [1; 554]. Как видим, и здесь она полная противоположность Мачехе.

Е. Шварц показывает не просто добрую, отзывчивую и работящую девушку, но человека талантливого, одаренного, окрыленного. Для нее любая работа – вдохновенный труд, творческая атмосфера, в которую она погружена, заразительна. Бережно перенеся из литературного первоисточника мотив противостояния падчерицы и мачехи, Е. Шварц окружает Золушку друзьями-единомышленниками. На одном полюсе конфликта – Мачеха с дочками (роль последних в сценарии предельно сужена), на другом – Золушка, ее отец, Фея, Паж, Король, Принц и даже Капрал, словом, все хорошие, честные, порядочные люди. Зло, хотя и сильно, одиноко, доброе начало объединяет всех. Такая тенденция наметилась в литературной сказке с 1920-х годов.

Вместе с Золушкой, носительницей доброго начала, в сказку входит одна из главных тем творчества Е. Шварца – тема любви, понимаемая драматургом весьма широко. Противостояние добра и зла, таким образом, предстает как противостояние любви деспотизму и, тирании. Такое сплетение тем любви и деспотизма – характернейшая особенность творчества Е. Шварца («Снежная королева», «Золушка», «Обыкновенное чудо» и др.). Способности любить Е. Шварц лишает обычно носителей злого начала (Мачеха и ее дочери). Зато остальные персонажи обязательно кого-то любят. В изображении любви Золушки и Принца Е. Шварц настолько своеобразен, что о каком-либо сходстве с Ш. Перро нет и речи. Он подчеркивает, что Король и Принц поражены не столько красотой девушки (это только первое впечатление), но главным образом естественностью, простотой, правдивостью, искренностью, такими редкими при дворе. Не случайно Король дважды с восторгом замечает: «Вот радость-то! Она говорит искренне!» [1; 563], «Ха-ха-ха! – ликует король. – Искренне! Ты заметь, сынок, она говорит искрение!» [1; 564].

В изображении любви Золушки и Принца главный акцент делается на их духовной близости, частичном сходстве судьбы. И он, и она выросли без материнской ласки, Принц также одинок (отец не заметил, что он вырос, и обращается с ним, как с ребенком), они понимают друг друга с полуслова, оба творчески одаренные натуры. Любовь преображает молодых людей, они не понимают своих поступков, становятся непредсказуемыми: «Что со мною сталось! – шепчет Золушка. – Я такая правдивая, а ему не сказала правды! Я такая послушная, а его не послушалась! Я так хотела его видеть – и задрожала, когда встретила, будто волк попался мне навстречу. Ах, как просто все было вчера и как странно сегодня».

Принц тоже ведет себя не по-скобочному: он становится легко ранимым, обидчивым (почему Золушка не объяснила причину отъезда), недоверчивым (пренебрегает мудрым советом отца), бежит от людей, пытаясь все-таки «найти одну девушку и спросить ее, за что она так обидела» его. И в то же время Е. Щварц показывает душевную зоркость влюбленного Принца: «Что-то очень знакомое есть в ваших руках, в том, как вы опустили голову... И эти золотые волосы». В Золушке-замарашке он узнает девушку, которую полюбил. Его не отпугивает ее бедный наряд:

«Если вы бедная, незнатная девушка, то я только обрадуюсь этому». Ради своей любимой он готов на любые лишения и подвиги. По Е. Шварцу, истинная любовь способна разрушить все преграды. Гимн безрассудству влюбленных храбрецов писатель создаст в «Обыкновенном чуде». В «Золушке», обращенной к детям, он делает это в слегка завуалированной форме. Не надо забывать, что в детской литературе той поры тема любви была гонимой, запретной. Не случайно и в кинофильме слово «любовь» в устах мальчика-пажа заменено словом «дружба».

Испытанию автор подвергает и Золушку, правда, не в сценарии, а в кинофильме. Девушка оказывается перед выбором, отнюдь не сказочного свойства: наденешь хрустальную туфельку Анне – можешь потерять любимого, не наденешь – можешь потерять отца. Предать отца, который из-за своей влюбчивости и доброты оказался во власти злой Мачехи, героиня не может. Нельзя строить счастье на несчастье других, тем более отца – эта мысль выражена Е. Шварцем предельно откровенно, она проходит через все произведение и очень актуальна для времени, когда отречение от близких людей пытались превратить в норму. Здесь все взаимосвязано: характер героини определяет ее нравственный выбор, а этот выбор в свою очередь по-новому освещает характер.

Любовь облагораживает, окрыляет тех, кто соприкасается с нею и кто сам способен любить. В этом отношении интересен образ Лесничего – отца Золушки. В сказке Ш. Перро отец «на все смотрел глазами “жены” и, наверно, только побранил бы дочку за неблагодарность и непослушание» [4; 37], если бы она вздумала жаловаться на мачеху. У Е. Шварца Лесничий понимает, что вместе с дочерью угодил в кабалу к «прехорошенькой, но суровой» женщине, он испытывает чувство вины перед любимой дочерью. Буквально несколькими деталями автор показывает, что отец искренне любит Золушку, первым замечает перемену в ее поведении и движимый чувствами любви и вины «распрямляется». Этот мотив усилен в кинофильме: именно Лесничий приводит Золушку во дворец и показывает туфельку, которую нашел у нее. Отцовская любовь оказывается сильнее страха. Его уже не останавливает и не приводит в трепет ни грозный взгляд жены, ни гневный окрик. А главное, на глазах зрителя робкий добрый человек становится смелым, то есть происходит развитие характера. И это, не сказочное начало, а явно авторское.

В шварцевской сказке появляется тема, на которую у Ш. Перро нет и намека: любовь способна творить чудеса и таким чудом является творчество. Фея любит творить чудеса и называет это работой: «Сейчас, сейчас буду делать чудеса! Обожаю эту работу!». Она радостно и самозабвенно творит, и каждый ее жест сопровождается музыкой: то это «веселый звон», когда, подчиняясь вращательным движениям волшебной палочки, к ее ногам подкатывается огромная тыква; то это «бальная музыка, мягкая, таинственная, негромкая и ласковая» [1; 428], сопровождающая переодевание Золушки в бальное платье; появление Феи сопровождает музыка «легкая-легкая, едва слышная, но такая радостная» [1; 423] и т.п.

Мальчик-паж смотрит на Золушку влюбленными глазами. Для Феи и автора – это творческий стимул: «Отлично, – радуется Фея. – Мальчик влюбился. Мальчуганам полезно безнадежно влюбляться. Они тогда начинают писать стихи, а я это обожаю». Когда мальчик говорит, что «любовь помогает нам делать настоящие чудеса», и подает Золушке хрустальные туфельки, Фея замечает: «Какой трогательный, благородный поступок. Вот это мы и называем в нашем волшебном мире – стихами». В один ряд Е. Шварц ставит «любовь», «стихи» и «чудеса», «волшебство». Художник и волшебник, таким образом, оказываются понятиями равнозначными, что особенно ярко проявилось позднее в «Обыкновенном чуде». Тема творчества, радости и счастья творить в сочетании с темами любви и власти впервые появляется в «Золушке».

Переклички, параллели с «Обыкновенным чудом» не только не случайны, но и вполне закономерны. Первый акт «Обыкновенного чуда» Е. Шварц написал в 1944 г., последний – в 1954 г. Работа над «Золушкой» (сценарием и фильмом) пришлась на 1945–1947 годы, то есть на тот период, когда «Обыкновенное чудо» было на время отложено, однако мысли, волновавшие писателя, с учетом возрастного адреса частично реализовались здесь. Такое нередко бывает с писателями, работающими одновременно для детей и взрослых: подобную перекличку между «Золотым ключиком» и третьей частью «Хождения по мукам» А. Толстого обнаружил М. Петровский.

Нельзя обойти вниманием еще одну особенность сказки Е. Шварца: сказочные образы, предметы и ситуации заметно снижены, а обыкновенные, или близкие к тому, сделаны волшебными. Кот в сапогах снимает сапоги и спит у камина, Мальчик-с-пальчик играет в прятки на деньги, семимильные сапоги проносят мимо цели и т.п. Наоборот, естественные, казалось бы, свойства человеческого характера абсолютизируются. В заключительном монологе Король говорит: «Обожаю прекрасные свойства его души: верность, благородство, умение любить. Обожаю, обожаю эти волшебные чувства, которым никогда, никогда не придет конец» [1; 148]. Очевидно, слишком ощутим дефицит этих волшебных свойств, если художник говорит о них в ключевой фразе сценария. Даже беглый анализ свидетельствует о том, что писатель обращается к «бродячему» сюжету лишь тогда, когда видит возможность в «чужом» выразить «свое», сокровенное.

В 1934 году Е. Шварц пишет пьесу-сказку «Голый король», в которой, соединив мотивы и образы нескольких сказок Андерсена («Новый наряд короля», «Свинопас», «Принцесса на горошине»), создает свой особый сказочный мир, доселе не существовавший. В этом мире царят самые странные законы, скорее не сказочные, а гротескные. «Новое платье короля» (1837) – одна из немногих сказок Андерсена, которая имеет в своей основе произведения других писателей.

В «Примечаниях» к первому и второму томам «Сказок и историй» Андерсен пишет, что «забавной идеей» своей сказки он обязан принцу дону Хуану Мануэлю, испанскому вельможе и писателю, и его нравоучительной новелле из «Книги примеров графа Луканора и Петронио» (1335). В этих новеллах собраны примеры человеческой глупости. История, о которой идет речь, сводится к тому, как трое проходимцев подряжаются соткать одному королю непревзойденную по красоте ткань, «которую, однако могут видеть только те, кто был сын своего отца», т.е. речь о незаконнорождённых детях. Королю речь обманщиков понравилось: он решил, что узнает про всех в этом городе. Слух о новом королевском наряде разошелся по столице, и во время торжественной процессии население, из боязни ославить себя, восторгается тем, чего нет. В новелле единственным смельчаком оказывается негр, королевский конюх, который сказал королю, что тот, наверное, слепой, если не видит, что на нем нет никакой одежды.

В сказке дона Мануэля датский писатель произвел, казалось бы, незначительные замены: не трое, а двое обманщиков, и они объявляют королю, что изготовленную ими ткань не видят только неспособные выполнять свою работу или совсем уже глупые люди. И эта замена полностью переиначивает ситуацию, расширяя ее до универсальной притчи. Первоначально сказка Андерсена заканчивалась так: «Это платье я обязательно буду надевать всякий раз, выступая в процессиях или же в народных собраниях! – сказал король, и весь город заговорил о его роскошном наряде. Через некоторое время сказочник изменил финал, закончив более сатирическим образом: «Но на нем ничего нет!» – сказало маленькое дитя. «Боже, послушайте, что говорит невинный младенец!» – сказал отец дитяти, и тут же все зашептали друг другу , что оно сказало. «На нем ничего нет!» закричал, наконец, весь народ. Король вздрогнул, он решил, что народ в самом деле прав, но подумал так: «Я должен выдержать процессию до конца!». И камергеры пошли за ним, поддерживая шлейф, которого не было».

Андерсен не тешил себя иллюзиями относительно божественной правоты народного мнения, но все-таки вернулся к концовке дона Мануэля. В окончательном варианте сказки народ не оказался поголовно подобострастным. В датском оригинале совсем не упоминается «голый король», у Андерсена написано мягче: «на нем ничего нет». Но в России выражение «голый король» стало крылатым: именно оно очень лаконично и образно раскрывает тему ложных авторитетов и разоблачения самообмана, которым тешили и тешат себя всякого рода начальники. Именно это словосочетание использовал Е. Шварц в названии своей пьесы, написанной по мотивам нескольких сказок Андерсена.

По верному замечанию Е.В. Перемышлева, герои пьесы «Голый король» живут в какой-то совершенно особой стране. Если у Андерсена хронотоп, как в любой сказке, «где-то» и «когда-то» – удаление во времени и пространстве, то у Е. Шварца иначе. Это страна, король которой провозгласил, что его подданные – самая высшая нация в мире. В этой стране есть мода на сжигание книг, причем книг сожгли так много, что стало нечего жечь и теперь жгут солому. Похоже на гитлеровскую Германию, но в 1934 году, когда пьеса была написана, Гитлер только пришел к власти.

Не одно только фашистское государство можно разглядеть сквозь гротеск драматурга. Это любая империя: амбиции, «избранность», милитаризация. На Россию 1930-х годов эта сказочная страна тоже похожа. Герои пьесы Е. Шварца напоминают маски комедии дель арте: и король, и первый министр, прямой и честный старик, и гувернантка, и мэр городка. Комедия масок, но осовремененная. Между тем, какими представляются герои, и тем, каковы они на самом деле, существует зазор, несоответствие. Несовпадение героев и того, чем они хотят быть, напоминает о теории отстранения, разработанной В.Б. Шкловским. Разумеется, драматург ни о чем таком еще не знал, да и появилась работа знаменитого «оппоязовца» позже, но эта и другие его пьесы-сказки предвосхитили размышления Шкловского.

Перед зрителями и читателями особый «шварцевский» мир. Здесь можно увидеть то, чего нет, и не замечать того, что есть. Можно заставить прыгать министра нежных чувств, утверждая, что он наступил на ткань, которую он не увидел по собственному несовершенству. И, скрываясь за несуществующей, но якобы существующей тканью, назвать первого министра дураком. Мир этот строится по заданному принципу, пространство приобретает особые свойства, пустота вдруг становится осязаемым предметом. Все и ничего меняются местами, начинают жить по своим законам.

Переделывая сказку Х.К. Андерсена, сочинителя христианского, Е. Шварц не просто изменяет финальную сцену, но пародирует и окончание «Нового платья короля» и тот религиозный тезис, который иллюстрирует датский сказочник. Андерсен хотел рассказать о простоте и чистоте человеческой, и прежде всего детской: «...истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете, как дети, не войдете в Царство Небесное». У Е. Шварца причудливый и уязвимый мир королевства меняется после слов маленького мальчика, который, хотя и маленький гений, и «знает таблицу умножения в шесть лет», но закричал-то по глупости о том, о чем и так все шептались: и первый министр, и король-отец, и придворный поэт. Да, разумеется, ребенок не может не находиться не на своем месте, он же не служащий. И нет никакой заслуги в том, что мальчик заявляет: король голый. Мальчик по глупости закричал, что взрослые тоже глупы. И о чудо! Прекрасные ткани распались в прах, рассыпались перегородки, сломались все преграды. Осталась «голость» короля и пространство, просматриваемое насквозь. Причудливый гротескный мир. Согласимся с Е. Перемышлевым, Д. Быковым, А. Етоевым и другими исследователями, утверждающими, что шварцевский мир – это мир взрослых или взрослеющих, как в «Снежной королеве». Герои всего добиваются путем испытаний, порою не сказочных, а просто житейских, и приобретают качества, достойные человека, а не ребенка.

Полная близость с Андерсеном и умение обращаться со старыми сюжетами проявились в творческой натуре писателя далеко не сразу. Его и в молодости привлекали скитающиеся сказочные сюжеты. Он опубликовал на страницах журнала «Чиж» «Новые приключения Кота в сапогах», выступил за несколько лет до «Снежной королевы» со своей собственной «Красной Шапочкой». Уже тогда, в работе над этой самой традиционной и едва ли не самой знакомой детям всех поколений сказкой, он и населил ее удивительно свежими и вполне заслуживающими нашего сегодняшнего читательского и зрительского интереса характерами.

Вспоминая в своей автобиографии историю одной из написанных им сказок, Андерсен писал: «Чужой сюжет как бы вошел в мою кровь и плоть, я пересоздал его и тогда только выпустил в свет» [7; 89]. Никто не мог бы лучше Е. Шварца понять значение слова: «пересоздал». Никто не мог бы лучше, чем он, представить себе, какая бурная работа ума и сердца художника, какая внутренняя энергия истинно современного человека требуется для того, чтобы «чужой сюжет» оказался в полном смысле слова «пересозданным» и приведенным в соответствие с вкусом, духовным опытом и нравственными потребностями новых поколений.

Следуя своему убеждению, что жизнь в сказках в основе своей развивается совершенно по тем же законам, что и в действительности, Е. Шварц наполнял взаимоотношения своих сказочных персонажей реалиями, которые, возможно, бесконечно знакомы современному человеку, но далеко не каждый в достаточной степени их осмыслил.

Пьеса «Снежная королева» была написана Е. Шварцем в 1938 году. Поставлена в Московском театре для детей 22 марта 1939 года. Драматург называет свое творение «Сказка в четырех действиях на андерсеновские темы». К творчеству великого датчанина советский драматург будет обращаться еще не раз (пьесы-сказки «Тень», «Голый король»). Уже в афише есть персонажи, не встречающиеся в сказке Андерсена. Это Сказочник, Советник, Ворон и Ворона, Принц Клаус, Принцесса Эльза, Лакеи короля и пр. Имя мальчика, замороженного Снежной королевой, тоже меняется: он не Кай, как у Андерсена, а Кей.

Одним из самых деятельных и активных участников всех происходящих в сказке событий становится Сказочник. Это и друг детей, и помощник Герды, тайно сопровождающий ее на нелегком и опасном пути к Кею. Когда он рассказывает о себе, читатель и зритель невольно вспоминают о настоящем авторе «Снежной королевы». «Когда я учился в пятом классе, мне было восемнадцать лет. Ростом я был такой же, как теперь, а нескладен был еще больше. И ребята дразнили меня, а я, чтобы спастись, рассказывал им сказки» [4; 95].

Сцена появления Снежной королевы перекликается с биографической «Сказкой моей жизни», в которой Андерсен вспоминает, что в детстве, сидя у постели умирающего отца, видел за окном Ледяную деву.

В первом монологе Сказочника, которым открывается пьеса-сказка, уже определены функции этого героя: «Мне прискучило все рассказывать да рассказывать. Сегодня я буду показывать сказку. И не только показывать – я сам буду участвовать во всех приключениях. Как же так? А очень просто. Моя сказка – я в ней хозяин» [4; 56]. В пьесе Е. Шварца Сказочник объединяет в

себе рассказчика, героя и собственно творца истории. В пьесе–сказке «Снежная королева» Сказочник пересказывает многие андерсеновские сказки: о сапожной щётке, о поющих ступеньках, о чайнике и, конечно, о Кее и Герде, о их верной дружбе. У датского сказочника сказку о Снежной королеве рассказывает бабушка, а в пьесе ее тоже рассказывает Сказочник. Удивительные и чудесные истории может придумывать только этот персонаж, во многом выражающий авторскую точку зрения.

В сказке Андерсена нет такого персонажа, как Советник, любящий редкости, торгующий летом льдом, а зимою решившим разводить и продавать розы. Этот человек, искренне не понимает, что может быть «радостнее денег». Создавая гротескную фигуру коммерции советника, драматург придает ему черты педанта, существа с канцелярскими мозгами. Одна его фраза: «Я: “а” – отомщу, “б” – скоро отомщу и “в” – страшно отомщу», и перед нами с исчерпывающей психологической ясностью зануда и «сухарь», ненавидящий все живое. Совершаемые им на протяжении всей пьесы подлости становятся вполне естественными не только благодаря его манере разговаривать, но и манере смотреть на собеседника особым непроницаемым взглядом.

Преобразился в пьесе характер маленькой разбойницы. Атаманша разбойников, ее мать, произносит по-шварцевски парадоксальную фразу: «Детей надо баловать – тогда из них вырастают настоящие разбойники» [4; 78]. Избалованная наследница одновременно способна на сильную и искреннюю симпатию к Герде, но в то же время, чтобы не отпускать ее от себя может привязать новую подружку (или игрушку?) «тройным разбойничьим узлом» к кровати, приговаривая: «Спи, моя маленькая» [4; 91].

Отталкиваясь от сказочного сюжета Андерсена, Е. Шварц углубляет и усложняет сюжет сказки, выстраивает композицию согласно законам драмы, а не литературной сказки. В пьесе конфликт переосмыслен, появляется тема противостояния коммерции, власти денег, с одной стороны, и настоящих человеческих чувств, с другой: Сказочник – Советник. Сказочник и Советник – антагонисты, их конфликт – это конфликт героя и антигероя, добра и зла. Но прежде всего конфликт творца и власти. Эта тема – противостояния художника и власти – родилась у Е. Шварца в конце 1930-х годов. Он сумел выразить ее в детской сказке, которая, по словам Е. Неелова, всегда «освещается тревожным светом современности» [2; 8].

Интерес Андерсена к религиозно-этическим проблемам в сказке «Снежная королева» вполне очевиден. Вспомним эпизод, в котором тролль изготавливает волшебное зеркало, которое заставляет людей видеть одно дурное. Осколки этого зеркала попадают Каю в глаз и сердце. В пьесе Е. Шварца Кей сам виноват в своей беде: он сам соглашается поцеловать Снежную королеву, когда она называет его трусом. Мотив волшебного зеркала у Е. Шварца отсутствует.

Драматург убирает некоторые эпизоды из сказки Андерсена: нет эпизода, в котором Герда попадает в волшебный сад. Может быть, это объясняется тем, что автор пьесы не хочет затягивать действие, а с другой стороны, героиня Андерсена, подавленная, отступает перед бедой, случившейся с Каем, она считает его погибшим. Шварцевская Герда более устремленная и уверенная: она ни на секунду не сомневается, что Кей жив.

Таким образом, если специфика сказок Андерсена во многом обусловлена романтическим и во многом трагическим мироощущением автора, то для драматурга Е. Шварца жизненность образов, психологическая достоверность, сценичность на первом месте.

 

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ:

Художественные тексты:

Андерсен Г.-Х. Импровизатор // Соб. соч. в 4 т. Т. 3, М., 1995.

Андерсен Г.-Х. Сказка моей жизни // Соб. соч. в 4 т. Т. 4. М., 1995.

Житие сказочника :Евгений Шварц: Из автобиограф.прозы Письма. Воспоминания о писателя. М., 1991.

Мы знали Евгения Шварца. Л.-М., 1966.

Шварц Е. Л. Живу беспокойно. Из дневников Л. 1990.

Шварц Е. Л. Телефонная книжка. М., 1997.

Шварц.Е. Л. Собрание сочинений в 4-х т. М., 1999.

Научная и справочная литература:

1. Арзамасцева И. Н.,Николаева С. А. Детская литература. М., 2000. П

2. Бахтин М. М. Формы времени и хронотопа в романе // Литературно-критические статьи. М., 1986.

3. Берестов В. Корней Чуковский М., 1990.

4. Берковский Н. Я. Литература и театр. М., 1969.

5. Берковский Н. О русской литературе. Сб. статей. Л., 1985.

6. БиневичЕ. Евгений Шварц // О литературе для детей. Вып.14. Л., 1969.

7. Биневич Е. Первая пьеса Евгения Шварца // Нева. 1971. № 10.

8. Биневич Е. Последний сценарий Евгения Шварца // Новый журн. СПб., 1993. №3.

 

.  .  .